Неточные совпадения
Когда экипаж остановился, верховые поехали шагом. Впереди ехала Анна рядом с Весловским. Анна ехала спокойным шагом на невысоком плотном английском кобе
со стриженою гривой и коротким хвостом. Красивая голова ее с выбившимися черными волосами из-под высокой шляпы, ее полные
плечи, тонкая талия в черной амазонке и
вся спокойная грациозная посадка поразили Долли.
Гораздо легче изображать характеры большого размера: там просто бросай краски
со всей руки на полотно, черные палящие глаза, нависшие брови, перерезанный морщиною лоб, перекинутый через
плечо черный или алый, как огонь, плащ — и портрет готов; но вот эти
все господа, которых много на свете, которые с вида очень похожи между собою, а между тем как приглядишься, увидишь много самых неуловимых особенностей, — эти господа страшно трудны для портретов.
После небольшого послеобеденного сна он приказал подать умыться и чрезвычайно долго тер мылом обе щеки, подперши их извнутри языком; потом, взявши с
плеча трактирного слуги полотенце, вытер им
со всех сторон полное свое лицо, начав из-за ушей и фыркнув прежде раза два в самое лицо трактирного слуги.
Выйду сейчас, пойду прямо на Петровский: там где-нибудь выберу большой куст,
весь облитый дождем, так что чуть-чуть
плечом задеть, и миллионы брызг обдадут
всю голову…» Он отошел от окна, запер его, зажег свечу, натянул на себя жилетку, пальто, надел шляпу и вышел
со свечой в коридор, чтоб отыскать где-нибудь спавшего в каморке между всяким хламом и свечными огарками оборванца, расплатиться с ним за нумер и выйти из гостиницы.
Петр Петрович искоса посмотрел на Раскольникова. Взгляды их встретились. Горящий взгляд Раскольникова готов был испепелить его. Между тем Катерина Ивановна, казалось, ничего больше и не слыхала: она обнимала и целовала Соню, как безумная. Дети тоже обхватили
со всех сторон Соню своими ручонками, а Полечка, — не совсем понимавшая, впрочем, в чем дело, — казалось,
вся так и утопла в слезах, надрываясь от рыданий и спрятав свое распухшее от плача хорошенькое личико на
плече Сони.
Моя искренность поразила Пугачева. «Так и быть, — сказал он, ударя меня по
плечу. — Казнить так казнить, миловать так миловать. Ступай себе на
все четыре стороны и делай что хочешь. Завтра приходи
со мною проститься, а теперь ступай себе спать, и меня уж дрема клонит».
Он неестественно быстро вскочил
со стула, пошатнув стол, так что
все на нем задребезжало, и, пока Самгин удерживал лампу, живот Бердникова уперся в его
плечи, над головой его завизжали торопливые слова...
— Среди своих друзей, — продолжала она неторопливыми словами, — он поставил меня так, что один из них, нефтяник, богач, предложил мне ехать с ним в Париж. Я тогда еще дурой ходила и не сразу обиделась на него, но потом жалуюсь Игорю. Пожал
плечами. «Ну, что ж, — говорит. — Хам. Они тут
все хамье». И — утешил: «В Париж, говорит, ты
со мной поедешь, когда я остаток земли продам». Я еще поплакала. А потом — глаза стало жалко. Нет, думаю, лучше уж пускай другие плачут!
— Слушай, дядя, чучело, идем, выпьем, милый! Ты — один, я — один, два! Дорого у них
все, ну — ничего! Революция стоит денег — ничего! Со-обралися м-мы… — проревел он в ухо Клима и, обняв, поцеловал его в
плечо...
«Да, знаю я эту жертву, — думал он злобно и подозрительно, — в доме, без меня и без Марфеньки, заметнее будут твои скачки с обрыва, дикая коза! Надо сидеть с бабушкой долее, обедать не в своей комнате, а
со всеми — понимаю! Не будет же этого! Не дам тебе торжествовать — довольно! Сброшу с
плеч эту глупую страсть, и никогда ты не узнаешь своего торжества!»
— Ce Тушар вошел с письмом в руке, подошел к нашему большому дубовому столу, за которым мы
все шестеро что-то зубрили, крепко схватил меня за
плечо, поднял
со стула и велел захватить мои тетрадки.
И к нам протянулось несколько рук; нас трогали
со всех сторон за
плечи, за спину, предлагая пари.
Митя примолк. Он
весь покраснел. Чрез мгновение ему стало вдруг очень холодно. Дождь перестал, но мутное небо
все было обтянуто облаками, дул резкий ветер прямо в лицо. «Озноб, что ли,
со мной», — подумал Митя, передернув
плечами. Наконец влез в телегу и Маврикий Маврикиевич, уселся грузно, широко и, как бы не заметив, крепко потеснил собою Митю. Правда, он был не в духе, и ему сильно не нравилось возложенное на него поручение.
Всех их собралось человек двенадцать,
все пришли
со своими ранчиками и сумочками через
плечо.
Офицер ожидал меня во
всей форме, с белыми отворотами, с кивером без чехла, с лядункой через
плечо,
со всякими шнурками. Он сообщил мне, что архиерей разрешил священнику венчать, но велел предварительно показать метрическое свидетельство. Я отдал офицеру свидетельство, а сам отправился к другому молодому человеку, тоже из Московского университета. Он служил свои два губернских года, по новому положению, в канцелярии губернатора и пропадал от скуки.
Любовь Андреевна(глядит в окно на сад). О, мое детство, чистота моя! В этой детской я спала, глядела отсюда на сад, счастье просыпалось вместе
со мною каждое утро, и тогда он был точно таким, ничто не изменилось. (Смеется от радости.)
Весь,
весь белый! О сад мой! После темной ненастной осени и холодной зимы опять ты молод, полон счастья, ангелы небесные не покинули тебя… Если бы снять с груди и с
плеч моих тяжелый камень, если бы я могла забыть мое прошлое!
Паншин любезно раскланялся
со всеми находившимися в комнате, пожал руку у Марьи Дмитриевны и у Лизаветы Михайловны, слегка потрепал Гедеоновского по
плечу и, повернувшись на каблуках, поймал Леночку за голову и поцеловал ее в лоб.
Сестра Феоктиста сняла
со стены мантию и накинула ее на
плечи игуменьи. Мать Агния была сурово-величественна в этой длинной мантии. Даже самое лицо ее как-то преобразилось: ничего на нем не было теперь, кроме сухости и равнодушия ко
всему окружающему миру.
— Эх, mon cher, mon cher! — воскликнул
со вздохом и ударив Кнопова по
плечу губернатор. — На
всех не угодишь! Пойдемте лучше обедать! — заключил он, и
все за ним пошли.
Тот вдруг бросился к нему на шею, зарыдал на
всю комнату и произнес
со стоном: «Папаша, друг мой, не покидай меня навеки!» Полковник задрожал, зарыдал тоже: «Нет, не покину, не покину!» — бормотал он; потом, едва вырвавшись из объятий сына, сел в экипаж: у него голова даже не держалась хорошенько на
плечах, а как-то болталась.
Ефим принес горшок молока, взял
со стола чашку, сполоснул водой и, налив в нее молоко, подвинул к Софье, внимательно слушая рассказ матери. Он двигался и делал
все бесшумно, осторожно. Когда мать кончила свой краткий рассказ —
все молчали с минуту, не глядя друг на друга. Игнат, сидя за столом, рисовал ногтем на досках какой-то узор, Ефим стоял сзади Рыбина, облокотясь на его
плечо, Яков, прислонясь к стволу дерева, сложил на груди руки и опустил голову. Софья исподлобья оглядывала мужиков…
Все это слишком ясно,
все это в одну секунду, в один оборот логической машины, а потом тотчас же зубцы зацепили минус — и вот наверху уж другое: еще покачивается кольцо в шкафу. Дверь, очевидно, только захлопнули — а ее, I, нет: исчезла. Этого машина никак не могла провернуть. Сон? Но я еще и сейчас чувствую: непонятная сладкая боль в правом
плече — прижавшись к правому
плечу, I — рядом
со мной в тумане. «Ты любишь туман?» Да, и туман…
все люблю, и
все — упругое, новое, удивительное,
все — хорошо…
Он быстро подошел ко мне и положил мне на
плечо тяжелую руку. Я с усилием поднял голову и взглянул вверх. Лицо отца было бледно. Складка боли, которая
со смерти матери залегла у него между бровями, не разгладилась и теперь, но глаза горели гневом. Я
весь съежился. Из этих глаз, глаз отца, глянуло на меня, как мне показалось, безумие или… ненависть.
А потом, спаси господи, война начнется. Идет солдат на войну, верный присяге. Шинелью из кислой шерсти навкось опоясан, ранец на нем и вещевой мешок
со всем его имуществом, ружье на
плече, патроны в подсумках.
Затем, прежде
всех криков, раздался один страшный крик. Я видел, как Лизавета Николаевна схватила было свою мама за
плечо, а Маврикия Николаевича за руку и раза два-три рванула их за собой, увлекая из комнаты, но вдруг вскрикнула и
со всего росту упала на пол в обмороке. До сих пор я как будто еще слышу, как стукнулась она о ковер затылком.
Ее вопли будили меня; проснувшись, я смотрел из-под одеяла и
со страхом слушал жаркую молитву. Осеннее утро мутно заглядывает в окно кухни, сквозь стекла, облитые дождем; на полу, в холодном сумраке, качается серая фигура, тревожно размахивая рукою; с ее маленькой головы из-под сбитого платка осыпались на шею и
плечи жиденькие светлые волосы, платок
все время спадал с головы; старуха, резко поправляя его левой рукой, бормочет...
Молиться — значит становиться прямо перед досками, на которых нарисованы лица Христа, богородицы, святых, и кланяться головой,
всем телом, а правой рукой,
со сложенными известным образом пальцами, дотрагиваться до лба,
плеч и живота и произносить славянские слова, из которых самые употребительные и
всем детям внушаемые: богородица, дева радуйся и т. д.
Владя молчал, смотрел на своих мучителей, поеживался
плечами и улыбался сквозь слезы. Отец у него крут. Владя старался утешить себя, думая, что это — только угрозы. Неужели, думал он, в самом деле захотят испортить ему праздник? Ведь праздник — день особенный, отмеченный и радостный, и
все праздничное совсем несоизмеримо
со всем школьным, будничным.
Да и повёл за собою. Ходит быстро, мелкими шажками, шубёнка у него старенькая и не по росту, видно, с чужого
плеча. Молоденький он, худущий и смятенный; придя к себе домой, сразу заметался, завертелся недостойно сана, бегает из горницы в горницу, и то за ним стул едет, то он рукавом ряски
со стола что-нибудь смахнёт и
всё извиняется...
Сидели они высоко, на какой-то полке, точно два петуха, их окружал угрюмый, скучающий народ, а ещё выше их собралась молодёжь и кричала, топала, возилась. Дерево сидений скрипело, трещало, и Кожемякин
со страхом ждал, что вот
всё это развалится и рухнет вниз, где правильными рядами расположились спокойные, солидные люди и, сверкая голыми до
плеч руками, женщины обмахивали свои красные лица.
При первом нашем свидании старик был
со мною, сверх ожидания, тепел и нежен; он держал меня во
все время разговора за руку, и когда я окончил свой рассказ, он пожал
плечами и проговорил...
Со всем тем Захар все-таки глядел с прежнею наглостью и самоуверенностью, не думал унывать или падать духом. В ястребиных глазах его было даже что-то презрительно-насмешливое, когда случайно обращались они на прорехи рубашки. Казалось, жалкие остатки «форсистой» одежды были не на
плечах его, а лежали скомканные на земле и он попирал их ногами, как предметы, недостойные внимания.
— Что ж, я очень рад, — сказал он и пожал
плечами. — От души тебя поздравляю. Теперь представляется тебе прекрасный случай расстаться
со мной, к великому твоему удовольствию. И я вполне тебя понимаю. Жить у старика-отца, человека больного, полоумного, в твои годы, должно быть, очень тяжело. Я тебя прекрасно понимаю. И если бы я околел поскорей, и если бы меня черти взяли, то
все были бы рады. От души поздравляю.
— Полуэктова убили! — вдруг крикнул кто-то. Илья вскочил
со стула, как будто этим криком позвали его. Но в трактире
все засуетились и пошли к дверям, на ходу надевая шапки. Он бросил на поднос гривенник, надел на
плечо ремень своего ящика и пошёл так же быстро, как и
все они.
Жервеза взяла мальчика за
плечо и тихо повернула его лицо к Мадонне и тотчас же запела: „Ты, который
все видишь,
всех любишь и
со всеми живешь, приди и живи в нашем сердце“.
— В Гейдельберге я носил большие сапоги
со шпорами и венгерку
со шнурками и волосы отрастил до самых
плеч… В Берлине студенты одеваются, как
все люди.
Так думал Лаевский, сидя за столом поздно вечером и
все еще продолжая потирать руки. Окно вдруг отворилось и хлопнуло, в комнату ворвался сильный ветер, и бумаги полетели
со стола. Лаевский запер окно и нагнулся, чтобы собрать с полу бумаги. Он чувствовал в своем теле что-то новое, какую-то неловкость, которой раньше не было, и не узнавал своих движений; ходил он несмело, тыча в стороны локтями и подергивая
плечами, а когда сел за стол, то опять стал потирать руки. Тело его потеряло гибкость.
Поднимали бокалы, Алексей радостно чокался
со всеми, а Лосев, похлопывая детской ручкой по крутому
плечу Комолова, говорил...
Со всех сторон поступали беспрестанно жалобы, что спины и
плечи, пускай бы еще только титулярных, а то даже самих тайных советников, подвержены совершенной простуде по причине ночного сдергивания шинелей.
Из класса
со свистом и гиканьем выскочило человек десять с Квадратуловым во главе. Сысоев бросился от них, точно заяц, преследуемый собаками,
весь скорчившись, неровными скачками, спрятав голову между
плеч и поминутно оглядываясь. За ним гнались через обе залы, и только тогда, когда он с разбегу влетел в «дежурную», преследователи так же быстро рассыпались в разные стороны.
В те дни работал я на заводе за сорок копеек подённо, таскал на
плечах и возил тачкой разные тяжести — чугун, шлак, кирпич — и ненавидел это адово место
со всей его грязью, рёвом, гомоном и мучительной телу жарой.
Когда пришли домой, Егор Семеныч уже встал. Коврину не хотелось спать, он разговорился
со стариком и вернулся с ним в сад. Егор Семеныч был высокого роста, широк в
плечах, с большим животом и страдал одышкой, но всегда ходил так быстро, что за ним трудно было поспеть. Вид он имел крайне озабоченный,
все куда-то торопился и с таким выражением, как будто опоздай он хоть на одну минуту, то
все погибло!
Глаза у батеньки засияли радостью, щеки воспламенились; они взглянули на маменьку таким взором, в коем ясно выражался вопрос:"а? что, каково?", и в первую минуту восторга уже не нацедили, а
со всем усердием налили из своей кружки большую рюмку вишневки и, потрепав инспектора по
плечу, сказали милостиво:"Пейте, пан инспектор! Вы заслужили своими трудами, возясь с моими хлопцами".
Вернется, бывало, вместе
со стадом в избу — на дворе стужа смертная,
вся она окоченела от холода, — ноги едва движутся; рубашонка забрызгана сверху донизу грязью и еле-еле держится на посиневших
плечах; есть хочется; чем бы скорее пообедать, закутаться да на печку, а тут как раз подвернется Домна, разгневанная каким-нибудь побочным обстоятельством, снова ушлет ее куда вздумается или, наконец, бросит ей в сердцах кусок хлеба, тогда как другие
все, спустившись с полатей, располагаются вокруг стола с дымящимися щами и кашею.
Напружился я, стараюсь
со всех сил… вдруг кто-то меня сзади торк в
плечо.
— Не знаю, — сказал он тихо. — Вот пускай меня бог покарает, — до сего часу не знаю, что он
со мной сделал. Маленький был такой немчик, ледащий,
всего мне по
плечо, а взял меня, как дитину малую, и ведет. И я, брат, иду. Чую, что не только утечь от него, — куда там утечь! — поворохнуться не могу. Зажал он меня, как коваль в тиски, и тащит. Почем я знаю, может, это совсем и не человек был?
Якорев (слушает её сначала
со злой усмешкой, но слова её звучат
всё тише и крепче, они пугают его, наконец он говорит, смущённо пожимая
плечами). Вы однако… вы забыли, что первая начали дело…
И начались затем разговоры, как хорошо будет в Италии, — ах, Италия, ах да ох — и так каждый день, и когда Ариадна глядела мне через
плечо, то по ее холодному и упрямому выражению я видел, что в своих мечтах она уже покорила Италию
со всеми ее салонами, знатными иностранцами и туристами и что удержать ее уже невозможно. Я советовал обождать немного, отложить поездку на год-два, но она брезгливо морщилась и говорила...
Душа моя открыта перед Богом,
Я рад служить, рад душу положить!
Я к делу земскому рожден. Я вырос
На площади, между народных сходок.
Я рано плакал о народном горе,
И, не по летам, тяжесть земской службы
Я на
плечах носил своей охотой.
Теперь зовут меня, а я нейду;
И не пойду служить, пока
весь Нижний
В моих руках не будет поголовно
Со всем народом и
со всем добром.
Когда тут, в купе, взгляды наши встретились, душевные силы оставили нас обоих, я обнял ее, она прижалась лицом к моей груди, и слезы потекли из глаз; целуя ее лицо,
плечи, руки, мокрые от слез, — о, как мы были с ней несчастны! — я признался ей в своей любви, и
со жгучей болью в сердце я понял, как не нужно, мелко и как обманчиво было
все то, что нам мешало любить.